– Но тебе угрожают?

– Кое-кто слишком много знает, что я делала в этой жизни.

– И Тик установил личность этого человека?

– Да. Пожалуй, я и так это знала. Но хотелось бы ошибиться.

Фасад выбранного Салли отеля был обшит проеденными ржавчиной стальными панелями, каждая из которых крепилась блестящими хромированными болтами – этот стиль Кумико знала еще по Токио и считала его несколько старомодным.

Их номер был просторным и серым – повсюду десятки оттенков серого цвета. Салли заперла дверь, прошла прямо к кровати и, сняв куртку, легла.

– У тебя нет сумки, – заметила Кумико. Салли села, чтобы расшнуровать ботинки.

– Я могу купить все, что мне понадобится. Устала?

– Нет.

– А я устала. – Салли стянула через голову черный свитер. Груди у нее были маленькие, с коричневато-розовыми сосками; чуть ниже левого соска начинался старый шрам, который исчезал за поясом джинсов.

– Тебя когда-то ранили? – спросила Кумико, глядя на шрам.

Салли тоже посмотрела на шрам.

– Ага.

– А почему ты не пошла в клинику, чтобы его удалили?

– Иногда неплохо иметь зарубку на память.

– О том, как тебе было больно?

– О том, как я была глупа.

Серое на сером. Не в силах спать, Кумико вышагивала по серому ковру. В этой комнате девочке чудилось что-то вампирическое. Нечто, роднящее ее с миллионами подобных комнат в сотнях гостиниц по всему миру. Однояйцевая анонимность гостиничного номера будто высасывала из нее индивидуальность, фрагменты которой всплывали повышенными при ссоре голосами родителей, лицами одетых в черное секретарей отца...

Во сне лицо Салли превратилось в гладкую маску. Вид из окна вообще ничего не говорил Кумико ясно было только то, что она смотрит на какой-то город, который не Токио и не Лондон – бескрайнее столпотворение людей и зданий, новая ступень видовой эволюции, воплотившая парадигму урбанистической реальности ее века.

Возможно, Кумико тоже удалось подремать, хотя сама она не была в этом уверена. Она смотрела, как Салли заказывает туалетные принадлежности и белье, вводя требуемое с клавиатуры в видеомодуль подле кровати. Покупки доставили, пока Кумико принимала душ.

– О'кей, – услышала она из-за двери голос Салли, – вытирайся, одевайся. Пойдем повидаемся кое с кем.

– С кем? – спросила Кумико, но Салли ее не расслышала.

Гоми.

Тридцать пять процентов прибрежного Токио выстроено на гоми, на выровненных площадках, отвоеванных у залива за века систематического сваливания и утрамбовки мусора. У нее дома гоми был ресурсом, требующим сбора, Сортировки, прессовки – использования, одним словом.

Взаимоотношения Лондона и гоми уловить было сложнее. На взгляд Кумико, сам костяк города состоял из гоми – из зданий, которые японская экономика уже давно поглотила бы в своей неуемной жажде пригодных для застройки пространств. Но даже маленькой японке лондонские дома позволяли различить ткань времени: каждая стена была залатана поколениями рук в бесконечном процессе обновления. Англичане ценили свой гоми сам по себе, совсем на иной лад – Кумико только-только начинала постигать это: они населяли его.

Гоми в Муравейнике был чем-то иным: богатый гумусом, перегноем, прорастающий человеческим талантом и чудесами из полимеров и стали. Кумико поразило уже одно только отсутствие очевидной планировки – это шло вразрез всему значению, какое придавала ее культура эффективному использованию земли.

Их поездка в такси из аэропорта яснее ясного показала, какой здесь царит распад: целые кварталы стояли в руинах, то тут, то там над замусоренными тротуарами разевали пасти пустые оконные проемы. Напряженные лица, настороженные взгляды вслед проехавшему мимо ховеру.

Салли внезапно окунула ее во всю странность этого места, с его гниением и беспорядочным нагромождением вросших в землю башен, которые были выше любого здания в Токио. Эти монументы корпораций пронзали покрытое сажей кружево куполов, теснившихся один на другой.

Еще две пересадки из такси в такси – и вот они с Салли уже на улице, в гуще предвечерней толпы и косых теней. Воздух был холодным, но без примеси лондонской сырости, и Кумико вспомнились гроздья цветов в парке Уэно.

Первая их остановка была в просторном, хотя и слегка поблекшем баре с вывеской “Джентльмен-Неудачник”, где Салли вполголоса обменялась с барменом несколькими быстрыми фразами.

Они ушли, не заказав выпивки.

– Призраки, – задумчиво сказала Салли, поворачивая за угол.

Кумико старалась держаться к ней поближе. С каждым кварталом улицы становились все безлюднее, а здания все более темными и запущенными.

– Прости?

– Здесь для меня все наполнено призраками прошлого, или, во всяком случае, должно быть ими наполнено.

– Ты знаешь это место?

– Конечно. Выглядит все примерно так же и все же иначе, понимаешь?

– Нет...

– Со временем поймешь. Когда найдем того, кого я ищу, прикинься паинькой. Говори, только если тебя спросят, а лучше помалкивай.

– Кого мы ищем?

– Одного человека. Или, по крайней мере, то, что от него осталось...

Полквартала спустя на какой-то мрачной пустынной улочке – если не считать проезда у дома Суэйна под саваном полночного снега, Кумико еще никогда не доводилось видеть улицу без единого человека – Салли остановилась возле древней, ничем не примечательной с виду лавки. Обе ее витрины серебрились изнутри толстым ковром пыли. Заглянув внутрь, Кумико увидела стеклянные трубки букв неработающей неоновой вывески: “МЕТРО” – и дальше еще какое-то длинное слово. Дверь между витринами была укреплена листом рифленой стали. Через равные промежутки из нее выступали ржавые головки болтов, обмотанные провисшими отрезками бритвенно-острой проволоки цвета окалины, будто через нее некогда пропускали ток.

Салли, встав лицом к двери, расправила плечи и выдала серию мелких стремительных жестов.

Кумико с удивлением уставилась на нее, а Салли тем временем повторила свои странные действия.

– Салли?

– Язык жестов, – оборвала ее Салли. – Я же сказала тебе заткнуться, так?

– Да-а-а? – Голос чуть громче шепота, казалось, появился словно из ниоткуда.

– Я уже все тебе сказала, – отрезала Салли.

– Не знаю я этого вашего языка.

– Я хочу поговорить с ним. – Голос Салли звучал размеренно и жестко.

– Он умер.

– Я знаю.

Последовало молчание, и до Кумико донесся звук, который вполне можно было принять за ветер – холодный, наполненный песком ветер, рыщущий среди рваных куполов геодезиков над головой.

– Его тут нет, – сказал голос и, похоже, стал исчезать. – Повернешь за угол, потом через полквартала налево в переулок.

Этого переулка Кумико никогда не забыть. Темный кирпич скользких от сырости стен– Укрытые колпаками люки вентиляторов отрыгивают потоки сгущенной пыли. Желтая лампочка в сетке из окислившегося металла. Низкая поросль пустых бутылок, давшая побеги у основания обеих стен. Горы скомканных факсов и кусков упаковочного пенопласта высотой в человеческий рост. И перестук Саллиных каблуков.

За тусклым свечением лампочки – полная тьма, хотя отраженный мокрым кирпичом свет позволял разглядеть стену в конце – тупик. Кумико помедлила, напуганная внезапно проснувшимся эхом, шуршанием, мерным перестуком водяных капель...

Салли подняла руку. Узкий ослепительный луч, выхватив четкий круг испещренного корявыми надписями кирпича, мягко соскользнул вниз.

Он опускался до тех пор, пока не нащупал у основания стены какой-то предмет: блеснувший тусклым металлом вертикальный округлый прибор на подставке, который Кумико ошибочно приняла за еще один вентилятор. Рядом с ним приютились огарки белых свечей, плоская пластиковая фляжка с прозрачной жидкостью, коллекция сигаретных пачек, дюжина сигарет россыпью и замысловатая многорукая фигурка, нарисованная чем-то белым, похожим на истолченный мел.